Щенок отскочил, склонив голову набок, поставил ухо торчком.
— Товарищ Лопатин, — заговорил Сюсявый, с хрустом пережевывая кусок пирога. — Я имею тебе один вопрос задать.
— Ну?
— Чего это ребята в партию записываются? Давать, что ль, там будут чего?
— Кому?
— Ну, тем, которые партейные.
— А ты чего интересуешься?
— Хочу себе записаться.
— Не примут, — сказал Митька с твердой уверенностью.
— Почему? — спросил Сюсявый, моргнув белыми, как у мокрицы, ресницами.
— Да так, не примут — и все.
— Нет ты все же скажи: почему твое такое мнение?
Ты пример дай.
Митька пристально посмотрел на него.
— Ком-да Гришин у мужика мед забрал, ты чего сделал? — спросил он, прищурившись.
— Как что? Заявил!
— А раньше?
— Что раньше?
— Ты же сам Гришина на это дело толкнул. Думаешь, мы не знаем? Ты чего ему сказал? Давай, мол, бери. А сам побежал к командиру. Это вместо того, чтоб товарища от плохого остеречь. Выходит, что ты самый что нм на есть провокатор. А разве такие вредные люди партии нужны?.. Ты знаешь, что такое есть партийный товарищ? — Митька помолчал, сердито сдвинув тонкие брови. — Партийный товарищ должен быть чистым, жак стекло, чтоб его насквозь видать было, каков он есть человек… Завидовать товарищу не должен — это раз! — Митька загнул палец. — Товарищу помогать, не задаваться. Наистрожайше партийную линию проводить… Да мало ли чего… А ты товарища подсидел, а сам в партию ловчишься? Нет, друг, этот номер ваш старый. Не выйдет.
— Подумаешь! Всего раз и ошибся. Что я, буржуй?
— Это неважно, кто ты такой, раз ты жулик и шибко вредный человек.
Митька потащил из кармана кисет с махоркой и в сильном волнении стал крутись козью ножку.
Щенок, набравшись храбрости, вновь подошел и, нюхая воздух, потянулся к остаткам пирога.
— Уйди, постылый! — крикнул Сюсявый.
Он с силой ударил ногой под брюхо щенка. Тот отлетел в сторону, поджал хвост и, громко скуля, полез под крыльцо.
— Зачем ударил? — Митька встал со скамейки. — Зачем животное бьешь?!
Они, тяжело дыша, стояли один против другого, как петухи, готовые пустить в ход кулаки.
— Эй, Донбасс! Давай на-гора! Смена пришла! — послышался позади знакомый голос Назарова. — Вы что, ребята, не поделили чего? — спросил он, подходя и усмехаясь.
— Нет, так, — сказал Митька, глядя вслед Сюсявому, который, озираясь через плечо, быстро шел по улице.
— Ну, значица, я заступил, — заявил Назаров.
Он присел на лавочку. — Иди отдыхай.
— Отдохну потом, — сказал Митька Лопатин. — Надо к лекпому зайти, а потом пойти искупаться.
Ушаков сидел за столом в небольшой чистой хате и, чуть шевеля губами, писал донесение в подив. Карандаш быстро бегал по бумаге…
«Считаю совершенно необходимым отметиь исключительно высокий боевой дух бойцов. Несмотря на потери от аэропланных бомб и тяжелой артиллерии, красноармейцы рвутся в бой. Имел место случай…»
В дверь сильно постучали.
— Войдите! — оглядываясь, сказал Ушаков. Вдруг брови его поднялись, лицо просияло. — Васька?! Каштанов?! Каким ветром тебя занесло? — воскликнул он, поднимаясь навстречу товарищу.
— Не ветром, а вихрем революции, Павел Степаныч, — улыбаясь, ответил Каштанов.
Он подошел к Ушакову. Друзья крепко расцеловались.
— Вот дела! Ну прямо как с неба упал! — весело говорил Ушаков, обнимая товарища. — Ну, как ты? Как там наши ребята?
— Я ничего… А Гусев как в семнадцатом ушел в Красную гвардию, так с тех пор не слыхать.
— Ну, а Савельев?
— В Царицыне в губкоме работает, если еще на фронт не ушел.
— Так… А Панов где?
Каштанов поморщился, махнул рукой.
— Этот не выдержал, хлипкий оказался. Наверное, теперь зажигалками торгует, как говорится… А ты все воюешь?
— Воюю. Сам видишь, куда забрались.
— Забрались далеко… Ну что ж, это хорошая наука панам. Не мы первые в драку полезли, вперед будут умнее…
Ушаков вплотную подвинулся к Каштанову, дружески положил руки на его плечи.
— А я прямо не верю, что вижу тебя… Ведь как давно не встречались!
— Да, скоро три года, — прикинув в уме, ответил Каштанов. — Эко время летит, а как будто только вчера…
— Ну как там, в тылу? Что нового слышно? — спросил Ушаков.
Каштанов покачал головой.
— Ого, брат! Ты бы посмотрел, что в тылу творится. Весь народ поднялся.
— Позволь, Вася, а ты сам куда едешь?
— Я не один, Павел Степаныч. Со мной почти две сотни, людей. Едем к вам, в Конную армию. Меня избрали, за старшего, потому что я прошел всю германскую.
— Вот это толково! — сказал Ушаков. — Нам партийные работники очень нужны. Убыль в политсоставе очень большая. В эскадронах почти нет военкомов… Ну, ты садись давай. Есть хочешь?
— Нет, я, как зайти, пообедал.
— Зря… Да, Вася, я все забываю спросить: ты где работал?
— Последние два года на Путиловском. Секретарем, — сказал Каштанов, присаживаясь.
— На Путиловском? — с неожиданной радостью переспросил Ушаков. — Так у нас же есть ваш пути-ловский.
— Кто?
— Гобаренко. Знаешь? Мы его у Махно отбили. Каштанов с сомнением покачал головой.
— Гобаренко?.. Не было у нас такого, Павел Степаныч… Постой, ты не путаешь? Может, Гобар?.. Гобар У нас действительно был. Я хорошо знаю его. Он еще с весны уехал на Украину за хлебом. С ним было шесть человек. И как в воду канул. Ни слуху ни духу… Постой, что ты так побледнел?
— Вася! — Ушаков взял Каштанова за руку. Страшная догадка шевельнулась у него в голове. — Вася, а ты твердо знаешь, что Гобаренко на Путиловском не было?
— Твердо… Хотя, впрочем, он мог работать еще до меня. А в чем, собственно, дело? Позови его, разберемся.
Ушаков выглянул в окно, крикнул ординарца и послал его за Гобаренко.
— Павел Степаныч, ты вот что скажи: к кому первому мне явиться в штабе армии? — спросил Каштанов.
— К товарищу Ворошилову.
— Ну? Неужели к нему самому?
— А как же! Он всегда сам занимается с пополнением.
В дверь резко постучали.
— Войдите! — сказал Ушаков.
Дверь распахнулась. Твердо ступая, в хату вошел Гуро.
— По вашему приказанию, товарищ комиссар, — сказал он, прикладывая руку к козырьку опущенного и незастегнутого шлема.
— Вы когда едете, товарищ Гобаренко? — спросил Ушаков.
— Сегодня, товарищ комиссар.
— Документы получили?
— Так точно. До Москвы.
— Вот что, — Ушаков бросил быстрый взгляд на Каштанова. — Придется вам поехать до Петрограда. Я хочу дать вам поручение на Путиловский завод. Ведь вы там свой человек.
Гуро улыбнулся.
— Ну как же, товарищ комиссар! Вместе Зимний брали в семнадцатом, — сказал он с достоинством. — Секретарь друг мне, а с директором вместе в Красной гвардии служили. Хороший человек.
— Вы давно с завода?
— Да нет, с весны.
— А разве вы этого товарища не знаете? — спросил Ушаков, поднимаясь с лавки и показывая на Каштанова.
Гуро пытливо посмотрел на него.
— Где-то встречались с этим товарищем, — глуховатым голосом ответил бандит.
— А где, не помните?
Гуро криво усмехнулся и пожал плечами.
— Трудно сказать, товарищ комиссар, ведь столько народу встречаешь, — проговорил он с деланным спокойствием, быстро взглянув на открытое окно.
Ушаков подвинулся вплотную к Гуро.
— Ты убил Гобара, мерзавец? — тихо спросил он, в упор взглянув на него.
— Я! — крикнул Гуро. — Я вас всех, сволочей, уничтожу!
Сильным ударом в живот он рпрокинул Ушакова, прыгнул в окно и с маху влетел в железные объятия Харламова.
Они покатились по пыльной дороге.
Харламов, рыча, бил Гуро по лицу кулаком.
— Гад!.. Вражина!.. Бандитская морда!.. — хрипло приговаривал он, насев на него и со страшной силой опуская кулак.
Со всех сторон сбегались бойцы.
— Харламов, стой! Не бей больше! Хватит! — кричал Ушаков, нагнувшись над ними. — До смерти забьешь… Он нам еще нужен. А ну, довольно! Отставить!
— Эх, товарищ комиссар, я б его зубами загрыз! — говорил Харламов, тяжело и часто дыша. — Я, как товарищ Ильвачев приказал, второй день за ним по пятам хожу… Он, вражина, сестру Сашу надысь шпионкой обозвал… Врачу говорил, а я слышал. Откомандируйте, мол, ее от греха. Ишь, куда загибал! Видать, за себя опасался, как бы она его не признала. Мину под нее подводил, ионимаете?.. Теперича подхожу под окно. Слышу, он убить вас погрозился. Я уж хотел в окно лезть, а он сам выкинулся. У-у-у, гад! Вражина! — Харламов пнул носком лежавшего без сознания Гуро-Гобаренко.
Трубач Климов сидел, поджав ноги, в тени под полостью, штопал гимнастерку и тихонько гудел один и тот же напев:
Сам ружьем солдатским правил,Сам он пушну заряжал…
Рядом с ним у тачанки стояли две лошади — гнедой мерин Кузьмича и его, Климова, вислозадая белая кобыленка, отличавшаяся на редкость строптивым характером. Они изредка профыркивали и, лениво шевеля губами, перебирали свежее душистое сено.
